Однажды в 15 лет я удрал на корабль.  А все из-за того, что предки сдали меня в закрытый колледж по строительству. «Что-то ты совсем разболтался», — сказали они на прощание, — может, хоть в колледже возьмешься за ум». Но я, как станет понятным из дальнейшего рассказа, не взялся.

   Рядом со зданием нашего колледжа рос огромный ветвистый дуб.  В таких-то зарослях грех  не порезвиться, а редкий отдых у настогда обходился без драк. Воевали мы в основном курс на курс, чертежники против выпендрежников (так мы называли зазнаек-архитекторов).  Но ректор специальным указом  запретил драки в пределах Дерева, вроде это может нарушить какую-то тонкую структуру. Хотя, по мне, дерево скорее завяло бы от их ученых дебатов, чем от наших полудружеских потасовок.

     Однако иногда они получались не совсем дружескими. Когда, например, выпендрежники одевали свои зеленые шапочки, в знак отличия. Тогда и мы доставали  оранжевые мантии, мы ведь тоже не лыком шиты.

   В тот день, как назло, дежурил сам ректор и в сопровождении пары ученых совершал обход. А мы с Дики (из архитекторов) сцепились в нешуточной драке. Он позволил себе назвать нас обслуживающим персоналом. Нас – дизайнеров! – каким-то персоналом! И покатились мы по траве. И выкатились прямо под ноги ректору. Конечно, мы тут же вскочили, причем Дики ещё и поклонился.

— Кто начал драку? – спокойно, даже буднично поинтересовался ректор. Мы молчали. Студенческий закон запрещал выдавать кого-либо, будь он даже из ненавистного клана. Но Дики же не зря прозвали Башковитым.

— Посмотрите наверх, — предложил он и сам показал на нижние ветви Дерева. А там висели 2 оранжевые мантии. Наши! И как объяснишь, что это не мы закинули туда одеяния?

    В общем, решил я бежать, не дожидаясь вердикта (о наказании нам сообщалось не сразу, а после заседания ученого совета — чтобы виновник как следует потрясся). Никакого желания трястись у меня не было, и вечером я стал потихоньку собирать вещички. Неподалеку от нашего колледжа находился порт, и у меня возникла идея пробраться на какой-нибудь проходящий корабль. Не знаю даже, с чего она возникла — в 15 лет я был, признаться, порядочным обалдуем. Да ещё другие земли посмотреть захотелось – все интереснее, чем торчать в нашем колледже.

     Как я пробрался на корабль – это отдельная песня. Не последнюю роль в ней сыграли мешочек с деньгами, зашитый в мой чемодан  матушкой на «крайний случай», и подвыпивший  вахтенный.  Когда же матросы обнаружили меня, спящего, в трюме,  в обнимку с мешком верблюжьей шерсти  — аж обалдели. Но корабль уже прилично отошёл от порта – и не возвращаться же, в самом деле, из-за одного беспризорника! В общем, я упросил капитана взять меня юнгой.

    Был у меня сосед по каюте – тот ещё фрукт. До того, как меня подобрали, он жил один, и очень скоро я понял, почему. Свое имя  он никому не называл (все звали его просто – Парень), и вообще разговорчивостью не отличался. А в свободное время вставлял в свой магнитофон какие-то кассеты и накрывал голову одеялом.

Причем на этих кассетах НИЧЕГО не было. Ни музыки, ни слов. Только скрипы и писки.

Потом я как-то подсмотрел, что на них написано (Парень забыл их вынуть из своего допотопногокассетника). На одной кассете было написано «брат», на другой – «мама».

 А ещё у него под подушкой лежал нож.

   Как только я сделал это открытие, две ночи потом не спал. Хотя Парень лежал тихо и желания зарезать меня не проявлял. И в конце концов я – куда деваться – все-таки отключился.  Есть такое правило морской жизни: на корабле никуда нельзя деться друг от друга, и в  наших интересах поддерживать мир. А для этого остается одно – терпеть.

   К тому же было у нас что-то общее. Как и я, Парень в 15 лет попал на этот корабль, правда,  при других обстоятельствах.

   Об этих обстоятельствах я узнал позже. Не то что бы члены команды (и уж тем более сам Парень) собрались в один день и выложили мне все как на духу, нет. Но в пределах корабля трудно что-либо скрыть, в том числе свое настоящее лицо и свою историю. Здесь все тайное быстро выплывает наружу. И в конце концов я по кусочкам собрал всю картину.

   А дело было в том, что Парень недолюбливал своего младшего брата. Всегда. И когда тот был орущим карапузом, и когда чуть подрос. Кажется, мать нажила его от какого-то прохожего солдата (отца парень лишился, когда ему не исполнилось и 3 лет: рыбацкая лодка перевернулась в открытом море). Потому и соседи на них косились.  Ещё бы: Парень и его мать – белесые, а этот  родился курчавым, да и глазищи черные, в пол-лица… А  уж какой горластый!

Мать, улыбаясь, говорила, что Люксен будет тенором. И вообще, постоянно сюсюкала с ним, и Парня к этому делу привлечь пыталась (чтобы он, значит, и сидел с ним, и пеленки менял – словно баба!). Да к тому же Люксен рос беспокойным. И не раз получал щелбаны от старшего брата, иногда  за дело. Но все равно настырно тянулся к нему, приставал как липучка. И мать не отставала: позанимайся с ним, пока я на работе!

А как с ним заниматься, если он от каждого тычка ноет, как девка?

В общем, не было настроения у Парня в тот день идти с мелким рыбачить. Но мать настояла. Люксену в тот день исполнилось 6, и вроде как надо было сделать ему подарок. И Парень нехотя поплелся.

   В тот день, что удивительно, стало клевать. Хорошо клевать! Парень распалился, знай только насаживал новых червяков и кидал рыбешек в банку. Если так дело пойдёт, и на жареху хватит, и на уху останется. Обернулся он только раз, когда закончились червяки. А когда обернулся, то и обмер. Мелкий вредитель выпускал в море последнюю рыбку. И ещё радостно улыбался. Нет чтобы отбежать подальше и спрятаться, видя, как чернеет лицом старший брат, так ещё сам подошел: смотри, мол, рыбка домой поплыла. У Парня перед глазами тоже все поплыло — от ярости, он размахнулся со всей силы и заехал сопляку по лицу. Так, что тот аж отлетел в воду. И торопливо забарахтался. А Парень стоял на берегу и орал:

— Вот и плыви отсюда, гнида, чтобы я тебя больше не видел!

Он и правда больше не увидел брата. Когда минуты через две он остыл и обернулся, Люксена нигде не было. Парень кинулся в воду (довольно прохладную, надо сказать). Никогда ещё он так быстро не плавал, не нырял так глубоко, не кричал, раздирая глотку:

— Люксен!!!

Но брата не нашел. Взрослых, как назло, в тот день на берегу не было: мужчины все ушли в море, женщины занимались по хозяйству, и никого из деревни Парень не дозвался. А потом до вечера бродил по берегу, теребя бересту – он сам подарил её Люксену, и тот весь день с ней не расставался.

Ночью Парень, так и не вернувшись домой, сбежал на первый проходивший корабль, заранее прокравшись и спрятавшись в трюме.

И так как свое имя он никому не открыл, с тех пор (вот уже четыре года) все стали звать его Парнем.

2.  Несколько месяцев мы проплавали бок о бок, в одной каюте, и за все это время обменялись едва ли более, чем дюжиной фраз. Нельзя сказать, что мы стали друзьями или приятелями, но все-таки, когда я узнал его историю, нет-нет да поглядывал на него сочувственно (украдкой, конечно, а то мало ли что).

   Почти перед самым Новым годом мы возвращались в тот порт, где меня когда-то подобрали.

  На берегу почти никого не было, только какая-то бедно одетая женщина, державшая за  руку кудрявого мальчика лет 10.

Мы на неё и внимания не обратили, пока эта женщина, стоявшая у самой кромки воды, вдруг истошно не закричала:

— Паоло!

Мы аж вздрогнули. Мы понятия не имели, кто такой Паоло, и только недоуменно переглянулись. Зато мой сосед, кажется, имел. До этого он стоял с нами, так же молча вглядываясь в берег, а сейчас как с цепи сорвался. Если бы мы не успели подхватить его, то непременно сиганул бы в воду.

Лодка с Паоло причалила чуть левее пирса.

И до сих пор эта картина стоит у меня перед глазами (проживи я ещё сто лет, я уверен, никогда её не забуду): Паоло бежит навстречу женщине с мальчиком. И, хотя я был далеко, мне казалось, я явственно слышу, как он тяжело дышит – с каким-то клокотанием в груди. А может, наоборот – это женщина с ребенком бежит навстречу Паоло (мне тогда морская вода в глаз попала и я их постоянно тер – ну да не суть).

    Потом я зашел к нему, чтобы отдать кассеты, а Паоло в ответ засмеялся (оказалось, он заразительно смеялся), похлопал меня по плечу и сказал негромко:

— Ты уж не сердись, братишка…

Тогда же и выяснилось, как Люксен в тот  день избежал гибели.

Видя, что старший брат сильно не в духе и отчего-то злится, Люксен решил плыть домой подводным путем, через расщелину в скале (он открыл его совсем недавно, когда играл тут в морские бои с мальчишками). А потом весь вечер с мамой ждал его дома, но, ясное дело, не дождался.

     Конечно, после всех этих событий я не мог не вернуться домой, тем более и родители уже ждали меня на новогодние каникулы. Как из колледжа до них не дошло письмо от моем бегстве – ума не приложу (а тогда я этим вопросом даже не задавался: говорю же, обалдуй был). Может, оттого, что жили мы не близко от города, не каждый почтальон доедет. Так или иначе, но на следующий год я вполне самостоятельно поступил на 1 курс архитектурного факультета.

      А эти допотопные кассеты так и  остались у меня. И теперь, когда начинает отчего-то ныть в груди, я достаю их, протираю пыль и просто смотрю, не вставляя в кассетник (а где его сейчас возьмешь?), — и знаете, как-то легче на душе становится. Светлее, что ли. Поэтому я их до сих пор не выбросил, хотя жена надо мной и смеется. 

«Привези, привези мне коралловые бусы,

Ты коралловые бусы из-за моря привези, — доносился голос Аллы Пугачевой с корабля. Странно было слышать ее голос здесь, за границей. Хотя, в основном тут отдыхают русские…

«И почему, интересно, поется про коралловые бусы? – сонно подумала Люся, лежа на пляже. – Ведь вывозить кораллы отсюда нельзя…»

Андрей тем временем выводил на песке большим пальцем ноги: «Андрей 2012». Люся повернулась, посмотрела, что он написал.

— А почему не Андрей плюс Люся? – немного обиженно спросила она.

— Да места уже нет, — пожал плечами Андрей.

  — А вот на цифру нашлось!

— Ну сама напиши, если так хочется.

Люся промолчала. Как объяснить, что ей было важно, чтобы именно он написал…

— Не грузись по пустякам, — посоветовал он, не дождавшись ответа. – Мы на отдыхе, расслабься.

Люся уже и сама не знала, что на нее нашло. Какая-то детская блажь. И это при том, что она сама уже мать! Да, Андрею пришлось бы приписать «и Антошка». Потому что они всегда вместе – Люся и сын. Даже на юг взяла его с собой, хотя вроде уже большой – 6 лет, вполне мог бы остаться с бабушкой…

  А девушка-гид тем временем увлеченно рассказывала небольшой группке туристов, сгрудившихся возле нее:

— Мы на острове Утопия. Кто-нибудь знает, почему такое название? – Люся уже знала. Даже Антошка знал и поделился информацией, не отрываясь от своих песчаных построек: — Потому что после заката остров наполовину утопляется.

— Верно, — улыбнулась гид, — а не потому, что здесь кто-то утоп. Впрочем, во избежание несчастных случаев купаться лучше на восточном берегу. Помните, что для древних египтян значил восток? Правильно, возрождение. А запад, соответственно, смерть. На западном берегу нет ничего интересного, кроме мертвых серых кораллов и морских ежей, наступить на которые, сами понимаете, удовольствие небольшое.

Туристы вежливо дослушали и двинулись, конечно, на западный берег. В том числе и Антошка. Люся, куда деваться, отправилась следом, а Андрей остался на месте, проводив их недовольным взглядом. Их обогнала веселая семья – мама, папа и сын, судя по говору, немцы. Они были уже порядком обгоревшие, но весело смеялись и тормошили друг друга.

«Вот бы и нам так», — грустно подумала Люся. Она старалась держать спину прямо, ведь невысокая женщина не может позволить себе роскошь сутулиться. Но мысли были невеселые. Они в первый раз поехали отдыхать вместе, а на второй день уже как будто разделились.

   На западном берегу Антошка упорно караулил ежей. Серые кораллы не очень его заинтересовали, что в них такого – обычные подводные камни. Когда Люся объяснила, что когда-то они были живыми и разноцветными, Антошка недоверчиво хмыкнул и снова погрузился в море в своих новеньких подводных очках.

— Пойдем обратно, — уговаривала его время от времени Люся, — накинем тебе рубашку, а то совсем сгоришь, ведь спина на солнце! И так вчера назагорался!

Но сын увлеченно продолжал свою охоту. В конце концов Люсе надоело сидеть на песке, и она решила поближе познакомиться с серыми кораллами. Познакомилась. На память об этом осталась длинная царапина на лодыжке — даром что мертвые, а резались кораллы вполне реально, когда Люся по беспечности подплыла слишком близко.

Когда они вернулись на берег, Андрея нигде не было видно. Люся с Антошкой обошли весь восточный берег, пока не наткнулись на гида.

— Часть группы уже увезли на корабль, — пояснила гид, — а я вернулась за отставшими. Часов у вас, что ли, нет? Еще бы немного,  и пришлось бы вам  здесь заночевать!

— Здесь мало места будет, — встрял Антошка. – Остров же вечером наполовину утопится!

Люся промолчала. Странно, что Андрей их не подождал – может, думал, они уже на корабле?

  Весь вечер Андрей был неразговорчив. Оказалось, дулся, что его бросили на берегу.

— Это мы бросили? – удивилась Люся. – По-моему, это ты уплыл…

— А что я там не видел, мертвых ежей?

— Ежи-то как раз были живые, и вполне могли ужалить Антона!

— Я в няньки не нанимался! – он раздраженно кивнул на ее поцарапанную ногу, намекая, что и за Люсей нужен глаз да глаз.

Люся закусила губу и отвернулась.

— Слушай, я не хочу напрягов, — походив по комнате, проговорил Андрей. – Дай мне спокойно отдохнуть.

— Я думала, мы вместе отдыхаем.

— Да что ты к словам цепляешься! То написал не так, то еще что… В общем,  пойду прогуляюсь, — заключил он нервно и вышел из номера.

Все не так, с самого начала наперекосяк…Так она и знала, не нужно было ехать втроем.

«Вот если бы я была одна», — мелькнула даже липкая мыслишка.

— Мама, гляди, — донеслось из соседней комнаты (у них был двухкомнатный номер), и из-за двери появилась золотистая взлохмаченная голова.

— Гляди, — похвалился Антошка, показываясь весь и соскребая с рук сгоревшую кожу. – Вот как я могу!.. Мам, ты чего? Не плачь, у меня вырастет новая кожа!

 Люся наскоро стерла со щек разводы и одной рукой обняла Антошку.

  Из-за своей робости на уроках Дина была очень медлительна, и Вадик с задней парты дал ей хлесткое прозвище – Черепашка. Которое, конечно, с радостью подхватили одноклассники. Классный хулиган и заводила Дима даже переделал его в Черепушку, и называл её то так, то этак. Дина терпела, не подавала виду, что ей обидно. В Диму она была влюблена уже давно  — собственно, как и половина девчонок класса. Разумеется, о своей любви Дина молчала: она знала, что у неё нет шансов. В отличие от Димы, она никогда не пользовалась популярностью у одноклассников. Она перешла в  эту школу ещё в пятом классе, но так и осталась здесь чужой. Девочки не любили её за то, что она отказывалась  с ними курить на переменах. А мальчики высмеивали её очки и мешковатые юбки, которые мама перешивала из одежды старшей сестры. Мама и сестра – вот и вся Динина семья. Она не знала своего отца, и мама никогда о нём не рассказывала. А когда Дина, набравшись храбрости, все-таки спросила о нём, мама сказала – как отрезала:

— Считай, что его больше нет. И давай не будем об этом.

И больше Дина о нём не заговаривала.

 Дина ждала в своей жизни  только выходных и ещё больше – каникул. Зато не было никого печальней неё, когда приближалась эта страшная дата – 1 сентября, для кого-то День знаний, а для неё – новых испытаний. В конце августа она становилась сама не своя, и в последние летние деньки ходила, как в воду опущенная, а вскоре после Первого сентября непременно простужалась и заболевала. Но в этом августе случилось нечто особенное – к ним из Москвы приехала погостить двоюродная тетя Алла. Привезла с собой кучу гостинцев, и ещё смех, улыбки и радость, аромат тонких духов и изюминку столичной жизни, как сразу показалось Дине. Алла привезла  ей модную кофточку из Москвы и замечательный алый платок. С этим платком, несмотря на жару, Дина не расставалась. «Совсем как пионерка» — шутила Алла и мечтательно прищуривалась, вспоминая о чём-то своем. Но дело было даже не в гостинцах, а в самой Алле, в том, с какой веселостью  и в то же время трепетом рассказывала она о Москве. Дина увидела тетю в первый раз, но сразу к ней прикипела, ведь Алла отличалась от всех, кого Дина знала. Даже имя у неё было с налетом звездности – Алла… «Только, пожалуйста, не называй меня тетей», — сразу попросила она. И, в отличие от вечно уставшей мамы, занятой на двух работах, Алла всегда находила время поговорить с девочкой по душам.

Мама была рада подаркам и ещё больше – тому, что Дина наконец-то под присмотром и не бродит, как обычно, по улицам одна. То есть Дина по-прежнему бродила, но теперь уже не одна, а с Аллой. Тётя брала её собой на встречу с давними подругами, в кафе и кино. И все это время рассказывала – о сильном и прекрасном Городе, городе её мечты. Конечно, вскоре он стал мечтой и Дины.

Неудивительно, что вскоре Дина оттаяла и все  рассказала тёте.  Все о своей жизни и обидах,  о том, как не любят и смеются над ней одноклассники, как делают подножки и лепят на спину бумажки с дурацкими надписями… Алла слушала молча, иногда кивая в знак сочувствия, а один раз даже погладила девочку по спине. Дине этого хватило:  она совсем разнюнилась и даже пару раз всхлипнула:

— А знаешь, как они меня обзывают? Черепашка!

— Ну что ты, — Алла обхватила её за плечи, — не плачь! Я тоже когда-то была такой….

— Ты? – не поверила Дина, и от удивления слезы высохли на её глазах.

— Да…- Алла смотрела куда-то сквозь неё, — меня называли Алка-давалка…Неважно, — Алла встряхнулась. – Где теперь они и где я? Я никого не слушала и добилась своего. И ты добьешься, обязательно. Какая же ты Черепашка? Знаешь, в Москве есть такой район – Черемушки. И ты тоже – Черемушка, в честь черемухи, которая так красиво цветет весной, — Алла ещё долго говорила о чём-то с улыбкой, но Дина уже не слушала, в голове вертелось новое красивое слово – «Черёмушка». И как это ей не приходило в голову раньше? И неужели она –  и правда Черемушка?

Вскоре после этого разговора Алла уехала, а до Первого сентября осталось всего-ничего. Но теперь Дина не боялась этого дня. По крайней мере, так сильно, как прежде

 Первого сентября все должно было измениться. Дина твердо это решила.  В последний день августа она сделала себе новую причёску – состригла дурацкую косу, которую носила ещё с первого класса, и на сэкономленные карманные деньги, которые щедро давала ей Алла, купила себе новую юбку и пиджак.

И вот наступил этот день. Дина встала пораньше, надела обновку и пошла в школу одна (мама рано утром ушла на работу, в сестра – в институт). По дороге она смотрела, как медленно кружатся и опадают на землю золотистые и красные листья – первый подарок наступившей осени. И Дина уже знала, что эта осень станет для неё теплой.

На классном часе, когда учительница задала свой классический вопрос: кто как провел лето? – Дина первая подняла руку и безбоязненно вышла к доске. И, не обращая внимания на смешки и свист, стала рассказывать о Москве. О том, как побывала в столице вместе с тетей Аллой. Дине было немного совестно, что она врет – но Алла так подробно рассказала о своем любимом городе, что Дина могла бы написать о нем целый доклад, и у неё осталось впечатление, что она сама там побывала. Одноклассники, конечно, вначале не поверили. Ещё бы: от их сибирского городка до столицы нужно несколько дней ехать на поезде. Но Дина была готова к этому и вытащила конверт с фотографиями – виды Москвы,  и ещё Алла с Диной на фоне Кремля (Алла заказала этот снимок в фотоателье, по горячей просьбе Дины).  Постепенно насмешки стихли, и ребята обратились в слух.

Это был её звездный час. Наконец-то Дина купалась во всеобщем внимании  — восхищенном внимании, внимании со знаком «плюс». Одноклассники слушали её, раскрыв рот, и разглядывали фотографии, ведь никто из них ещё не был в столице. И это было прекрасно — пока не случилась катастрофа.

— А я видел фотку этой Аллы на одном сайте, — вдруг объявил во всеуслышание Дима. – Для взрослых. А потом подслушал, как папа говорил дяде, что она самая настоящая шлю…- он не договорил. Дина, побелев как мел и судорожно сжав кулачки, налетела на него и со всей силы стукнула, а потом ещё и ещё, пока растерявшаяся учительница её не оттащила и не отправила к директору. Дина шла по коридору и лихорадочно вздрагивала, но слез не было. Зато Дима, плетущийся позади за руку с учительницей, хныкал, как самый настоящий первоклашка. И в числе прочего  Дине  было ужасно стыдно за то, что она когда-то вздыхала о нём.

   Майя сидела на балконе за утренним кофе (она любила перед работой посидеть так, глядя на зеленый сквер под окнами) и вспоминала о вчерашнем дне. Вчера снова приходил Егор. Майя вздохнула: она не любила таких постфактумных выяснений отношений. Казалось бы, все сказано, все точки расставлены – чего ещё? Да, она отказала  ему в ответ на предложение руки и сердца. Но и он мог бы не реагировать столь  бурно: разве плохо они жили без штампа в паспорте? Никогда бы не подумала, что Егор может скандалить. Она всегда гордилась тем, что отношения у них были легкими, радостными, ровными…Но, если подумать, Майя спокойно может пожить и одна. Зарабатывает она, квалифицированный бухгалтер, достаточно для себя. Вот только мама…Майя снова вздохнула. Анна Сергеевна принадлежала к тому поколению, когда считалось зазорным вот так – жить одной. Для себя.

    Как это? Анна Сергеевна не могла себе даже представить. Идти с работы домой спокойно, а не нестись с сумками по магазинам, чтобы накормить многочисленное семейство? Тратить деньги на себя, а не на мужа и детей? Такая жизненная позиция была за гранью её понимания. И каждый раз, когда они виделись, мама неминуемо выходила на волнующую её тему: когда же Майя соберется замуж?

   А Майя не торопилась. Собственно, этого и не смог понять Егор. Вообразил, что она не умеет любить. А она Егора любила, просто не могла понять: зачем двум влюбленным какой-то штамп?

   Допив кофе, она оглядела внутренний двор дома, в котором с недавнего времени – после расставания с Егором — сняла  квартиру. Квартира – нет, скорее апартаменты — располагались на 3 этаже, и окна спальни выходили во двор. Новый дом был, без сомнения, красив. Даже странно, что хозяйка взяла за аренду так мало – как будто за крошечную квартирку в Бутово…Выходя из дома, Майя не переставала любоваться его красотой… Шикарного кремового цвета,  высокий — в 22 этажа, с подземной парковкой и магазинами, сквером и уютным внутренним двориком, где находились школа и детсад, с просторными апартаментами под «евростиль» – никогда она ещё не жила в такой роскоши. Как же ей так повезло? Обычное объявление в обычной газете – и без всяких обманов, мошенничеств (она снимала уже не первую квартиру в Москве и имела достаточный опыт общения с риэлтерами).

    По утрам Майя выходила на застекленную лоджию с чашечкой кофе и смотрела, как дворники наводят порядок в сквере, а владельцы собак выгуливают своих питомцев. Особенно часто Майя замечала одну девочку. Она была очень миленькая, даже красивая: с белокурыми кудряшками и голубыми глазами, в аккуратных платьишках. Правда, чаще всего девочка выглядела задумчивой и шла, глядя под ноги – но не в этом была странность. Каждый раз она выгуливала разных собак!  Майя заметила это не сразу – но увидев вместо белой болонки собачку дворовой породы, призадумалась. На следующей неделе девочка появилась с пекинесом, а ещё через день – снова с кобелем из «дворян». Майя была заинтригована. Сколько же у них дома держат животных? Иногда девчушка появлялась в сопровождении молодой женщины – скорей всего матери, очень красивой и стройной блондинки, а иногда шла под руку с бабушкой и дедушкой.

    В тот день все не заладилось с самого начала. С утра у Майи подломился каблук на совершенно новой туфле. Она-то купила их в выходные и, наивная, рассчитывала, что проходит хотя бы сезон. Но жестоко ошиблась — каблук треснул уже на лестнице, не успела она даже выйти из дома.

  Майя присела на лавочку у подъезда, чтобы осмотреть поломку. Возвращаться не хотелось, да и другой пары туфель не было; она надеялась, что все не так серьезно.  Тетка, сидевшая на другом конце скамейки, немедленно пересела поближе к Майе.

— Вы новенькая? – требовательно осведомилась она.

Девушка сдержанно кивнула, не желая вдаваться в подробности. Но любопытная соседка продолжала расспрос:

— Вы здесь купили квартиру?

— Нет, я снимаю, — неохотно ответила Майя.

— А! – воскликнула она, отчего-то обрадовавшись. – А я-то думала, гостья, — хотела предупредить… Вы, наверно, думаете, что это простой дом?

— Почему же – отличный, элитный дом, — стараясь быть вежливой, отозвалась Майя.

— А это не просто дом, — не слушая её, продолжала соседка. – На самом деле не такой уж он и новый – на нем заклятие. Только жильцы и арендаторы могут входить через парадную дверь. А остальные – исчезают…

Майе стало не по себе.

— То есть как это – исчезают?

— А вот так! И жильцы специально проводят гостей через парадную, чтобы забрать годы их жизни – знаешь, сколько им лет? Хотя бы той девочке с собаками?..

— Видите ли, я спешу на работу…

— Минимум сто! – заключила соседка, глядя на неё с  торжеством. – А собак она использует вместо людей – чтобы парадная забирала их…Хочет, видишь ли, казаться лучше, чем её семейка. Я-то не пользовалась их погаными штуками, и не буду. Сын со снохой продают квартиру, так что в скором времени съеду. Быстрей бы уже, а то сны стали сниться плохие, кто-то все время воет…Так что вы — будьте осторожней.

  Майя заключила, что бабка не в себе. Ничего не ответив, она поднялась, отломала второй каблук и вернулась в подъезд. Хотя шеф не любит опозданий – не идти же, в самом деле, босиком. Придется надевать кроссовки и переодеваться. В парадной Майя  немного задержалась. Впереди по лестнице поднималась мама давешней девочки в окружении троих мужчин (и откуда только взялись?). Все ухажеры, как Майя про себя определила мужчин, одновременно пытались говорить и смотрели на свою даму восхищенно – а она только улыбалась уголками губ. 

   Майя собралась подождать, пока они уедут, и вызвать второй лифт – но поклонники не дошли до лифта. Они исчезли.

   Только сейчас в холле стояли воздыхатели – и вдруг испарились. В прямом смысле этого слова! Просто растаяли в воздухе! Майя медленно попятилась. Неужели бабкино безумие заразно и передалось ей? Досадно, а она-то всегда гордилась своим здравомыслием…Ну не могли эти парни исчезнуть! Майя потрясла головой, протерла глаза, в надежде, что её посетило временное  наваждение. А вот женщина, оставшись в одиночестве, похоже, нисколько не удивилась. Она оглянулась и, заметив

растерянную девушку, насмешливо усмехнулась, после чего спокойно прошла к лифту. 

— Вы едете?

Майя, замотав головой, отступила.

Нет уж. Спасибо, конечно – но она пас. Связываться со всякой мистикой ей неохота, и разбираться с тайнами дома она не собирается. Она в этом доме жить не будет  — ни за какую, даже самую маленькую, аренду – это решилось моментально.

   В тот же день Майя, быстро покидав в чемодан вещи, съехала из квартиры. На пару дней  она остановилась у подруги Оксаны. Майя не стала рассказывать о настоящей причине своего бегства: такое нужно увидеть собственными глазами. И Оксана, сочувственно кивая головой и бросая беглые взгляды на подругу, выслушивала историю о том, как далеко находился дом от метро и работы. Вечером Майя позвонила хозяйке. Был как раз конец месяца, и никто никому не был должен – просто Майя  не стала платить за следующий. Хозяйка не казалась слишком удивленной, а в конце разговора проронила многозначительную фразу:

— Все-таки узнали…

Но на попытки Майи расспросить подробней она быстренько свернула разговор и, пожелав всяческих благ, повесила трубку.

   И в этот момент девушка вспомнила о кулоне. Это старинное украшение с изумрудом передавалось в её семье по женской линии и было подарено ей бабушкой перед смертью. А Майя взяла и забыла его в выдвижном ящике трюмо! Перед ней возникла дилемма – возвратиться за украшением или же оставить кулон этому странному дому.  При мысли о том, что придется снова идти туда, у неё мурашки побежали по спине.  Здорово же её запугали… Нет, она должна за ним вернуться. Кулон – это больше, чем талисман, это память. И никакое заклятие, никакие дурного вкуса розыгрыши её не остановят! Вспомнив о сцене перед лифтом, свидетельницей которой она стала, Майя снова поёжилась. Это не очень походило на розыгрыш. А может, позвонить Егору, съездить вместе с ним? Вдвоем будет как-то спокойней. Да, они расстались – но все-таки их связывало слишком многое…Хотя она ему и не сказала, Егор оставался самым близким человеком в её жизни…Майя покачала головой. Она уже сделала свой выбор, и недаром ведь говорят: уходя – уходи. Она не хочет быть ни в чем ему обязанной. 

   Майя ещё не успела отдать ключи хозяйке и, не откладывая в долгий ящик, поехала за кулоном на следующий день утром (был как раз выходной). Она подошла к дому, которым недавно так восхищалась и даже гордилась, и невольно замедлила шаг. В окне второго этажа мелькнуло и пропало лицо давешней соседки, пугающей её на скамейке. Девушка зажмурилась, приложила магнитный ключ и открыла тяжелую входную дверь. Как-то она раньше не задумывалась, а теперь заметила: в отличие от других новых домов, здесь в просторном холле не было консьержки.

   Пройдя через холл, она не заметила никаких изменений. А перед самым лифтом раздался мелодичный звон, и парадная словно окрасилась яркими красками. Тело как будто стало легче, и появилось неудержимое желание взлететь…И Майя  поддалась ему, взлетела. Это оказалось так просто, что она даже удивилась – как эта идея не приходила  к ней раньше?

   Чувство полета оказалось головокружительным, пьянящим, захватывающим. Вся в его власти, она  подлетела к  высокому окну в старинной раме, без труда прошла сквозь стекло и выпорхнула на улицу. Не было никакой тяжести – одна тончайшая, невесомая легкость бытия.

   Ей захотелось петь, но голоса не было. Обнаружив это, она не расстроилась, а, напротив, ещё больше развеселилась. И с чего все так боятся летать? Если б они знали, как это легко! Она  покружилась немного и полетела дальше, за пределы двора и Дома, к пушистым облакам, выглядящим так заманчиво. И последняя её мысль была: а все-таки с Егором лететь было бы веселее…

  У Веры стало портиться зрение. Как она подозревала, от домашнего чтения на компьютере. Порой было ощущение, что в глаза песку насыпали. А иногда, особенно в метро, вокруг начинал клубиться густой туман. И прохожие, как казалось Вере, выныривали прямо перед её носом, как ежики из тумана, стоило ей с ними поравняться. Но пока что она крепилась, не покупала ни очки, ни линзы. Скорей всего, это и стало причиной той глупой ошибки, которую она совершила в переходе. Подумать только, протянула попрошайке вместо ста рублей пять тысяч!  Вот же кто-то разжился! Наверняка, обрадовавшись нежданному фарту, в тот же день все и пропьет с собутыльниками, отстегнув «долю» крыше.

   Вера в тот день торопилась в одно агентство – «Как бы свадьба».  Накануне на одном из сайтов объявлений она прочитала рекламку: «Для одиноких дам, которые хотели бы погулять на своей свадьбе, но не собираются замуж всерьез. Мы подарим вам настоящий праздник для души – и по умеренным целям».  Для таких желающих все предоставлялось:  и жених, и гости, и тамада с фотографом, и даже работник загса (актер), выдающий кольца и свидетельства – конечно, не настоящие, так что никаких обязательств после праздника не возникает. И там же был ролик:

«Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…»

   Вера как увидела ролик, сердце зашлось – так вдруг захотелось надеть белое платье, попраздновать на собственной свадьбе – пусть даже невсамделишной! Своей она уже и не ждала: в следующем году уже 30, и никого на примете. В прежние времена она бы считалась безнадежной старой девой. Она накопила залог – 5 тысяч – и понесла в фирму, и тут, пожалуйста, такая неудача…

   В детстве она особенно любила воскресенья. По воскресеньям показывали её любимые мультики, которые всегда хорошо заканчивались. Но при этом ей всегда хотелось узнать: а что же дальше? Что было после того, как свадьба отплясала и лимузин скрылся в дорожной пыли? Ведь куда-нибудь лимузин приедет, где-нибудь остановится?  И что тогда произойдет в жизни героев? А  потом она выросла и перестала задавать себе дурацкие вопросы. Потом она перестала терзаться бессмысленными вопросами, выучилась на парикмахера и стала мастером-стилистом в парикмахерской, или, как утверждалось на вывеске, – салоне. В своем салоне Вера считалась неплохим мастером, и именно у неё предпочитали делать прически невесты перед свадьбой. Для Веры это было словно свежая соль на рану, хотя виду она, конечно, не подавала. Только невольно представляла на месте невесты себя.

   Замуж. Её срочно надо замуж! Это стало её навязчивой идеей, можно сказать, идеей-фикс. Масло в огонь подливала подруга Яна, утверждающая, что их поезд неминуемо уходит, и у них появляются все более юные и агрессивные конкурентки. А свободных мужчин, между прочим, больше не становится! Да и с каждым годом все мало-мальски знакомые все более навязчиво интересовались, когда же Вера соберется замуж. Просто не давал им покоя данный вопрос. Время, дескать, идет вперед, и все мы не становимся моложе. В конце концов даже те, кто впервые знакомились с Верой, взяли моду первым делом спрашивать, замужем ли она. Это, видите ли, самое главное, что всем хотелось знать о ней. Даже при приеме на работу. Как будто это самое важное! И узнав, что не замужем, делали недоуменно-сочувственную физиономию. Дескать, какие ваши годы, ничего. И каждый раз Вере становилось до крайности неприятно, словно её переводили в люди более низкого сорта. И единственное, что ей может теперь помочь – это срочное замужество. Она дошла до того, что ей даже не так важно, за кого. Даже не важно, насколько счастливым и удачливым будет брак. Главное – свадьба! Само торжество, белое платье, жених в белом костюме где-то на втором плане и в  центре внимания она – блистающая, гордая, прекрасная. И завистливые, недоуменные, восхищенные взгляды – всех тех, кто не верили, злорадствовали, усмехались над ней за спиной, а при встрече успокаивающе хлопали по спине, как будто ей было нужно успокоение! И теперь, накануне тридцатилетия, она дожила до того, что ей стало достаточно одного торжества. Тут и подвернулось  агентство «Как бы свадьба». В это агентство она и несла свой первый взнос – доброжелательная менеджер Майя разрешила платить по частям. И дёрнуло же Веру дать бездомному эту красную бумажку! Она-то хотела дать сотенную: в книжке по позитивной психологии, которую она читала накануне, автор в числе прочего советовал помогать другим – это должно было отвлечь от собственных проблем. И Вера, чуть подумав, решила дать больше, чем обычно.  Даже загадала – если даст сто рублей, будет у неё счастье. Попрошайка, конечно, их пропьет – но главное, чтобы было счастье…В книге советовали более конкретизировать желания, но Вера загадала в общем: чтобы всё было хорошо. 

    В кошельке было  всего две купюры. И надо же ей было так промахнуться, выбрать сослепу не ту! Она-то дать сотенную – а дала пятитысячную. Весь свой залог! И так всю жизнь: вечно выбирает не то. Вернее, не тех. А не то давно бы уже была замужем и не ходила по всяким агентствам… От досады и отчаяния Вера расплакалась прямо в переходе. Возвращаться к бездомному, конечно, смысла не было – он или уже ушел пропивать свое нежданно привалившее богатство, либо сделает морду кирпичом – дескать, знать ничего не знаю, вы кто?

   Ну что теперь делать, хотелось бы знать, что? «А ничего, — жестко оборвал её внутренний голос, — работай, копи. И вообще, метро – не самое лучшее место для слез. Езжай домой!». И Вера послушалась, побрела к вагону в сторону области, на ходу вытирая слезы.

   Через полгода после юбилея (слово-то какое тяжеловесное!) Вера радостно несла оставшуюся сумму в то же агентство.

— На ком вы остановили свой выбор? – любезно переспросила улыбчивая Майя. А Вера все не могла оторвать взгляд от одной фотографии в фотоальбоме. Вроде бы ничего особенного: сдержанный темноволосый мужчина около тридцати, с серыми прямыми глазами и ямочкой на подбородке – а было в этом лице что-то знакомое. И оно неуловимо располагало к себе. Менеджер Майя, угадав желание клиентки, молча вышла и буквально через минуту вернулась, правда, уже не одна. Рядом стоял господин в белом костюме – как раз таком, который Вера предполагала для жениха на своей псевдосвадьбе. Господин поднял на неё глаза, мигнул,  потом опустил голову.

Любезно улыбающаяся Майя ждала, а Вера, так же устремив глаза в пол, скороговоркой проговорила:

— Простите, я передумала, не надо ничего, — и чуть ли не бегом выбежала из агентства.

— Стойте! – господин в светлом костюме еле нагнал её у перекрестка, — я вам должен отдать!

— Потом заберу, — Вера чувствовала, как у неё полыхают уши. И как она могла только предположить, что пойдет под венец (пусть даже не настоящий) с совершенно незнакомым человеком! Вот ведь дожила. А все Янка со своим подзуживанием. Сама-то небось не слишком счастлива со своим мужем-алкоголиком…Нет, решено: с этого дня она будет жить только для себя, а в следующем месяце непременно поедет в какой-нибудь круиз. Она сто лет нигде не была. Если разобраться, это даже замечательно, что она одна: ничто её не держит, она свободна и может объехать хоть весь мир…

— Нет, это я вам должен, — чуть тише добавил неудавшийся «жених», отдышавшись. Теперь уже Вера мигнула, подняла на него недоуменный взгляд. – Вы меня не узнали? А я сразу вспомнил. Немногие в жизни были ко мне так добры…

— Понятия не имею, о чем вы, — холодно перебила Вера. Она уже взяла себя в руки. – Я вас раньше не встречала.

— Но это же были вы, — возразил господин в костюме. – Оставили мне пятерку и сбежали! Обрадовался же я тогда – не описать. Ну, думаю, фарт привалил, в кои-то веки! Сначала хотел было погулять с друзьями, а потом подумал: а это ведь, наверно, какой-то знак. Не перевелись в наше время добрые люди, что бы не говорили! И купил костюм. Комнату снял в общаге. Сначала устроился грузчиком, а потом вот, в агентство – но это только на время, чтобы скопить деньжат. Решил уже, что это будет последнее задание. А потом открою своё агентство – «Бюро добрых услуг»… Но вам, наверно, неинтересно? – Варя потрясенно молчала. -  А можно личный вопрос? Зачем такой красивой девушке, как вы, какие-то псевдосвадьбы?

Вера открыла рот, потом закрыла и неопределенно покачала головой. Мужчина протянул ей красную бумажку.

-  Н-не надо, — пробормотала запунцовевшая Вера, обретя дар речи.

— Может, тогда прогуляем их? В  кафе сходим?

— А  как же, — Вера кивнула на вывеску агентства, — вас будут ждать?

— Отменилось у меня  последнее задание, — мужчина развел руками и улыбнулся. И Варя, как-то неожиданно для себя, улыбнулась в ответ. 

   Мужчины, стоящие к ларьку, были хмуры и небриты. Некоторые из них занимали очередь с самого утра, но, не выдержав, уходили (некоторые опохмелиться). Глядя, как сдаются менее терпеливые товарищи, балагур Петька даже заметил:

-  Есть две бесконечные очереди: в женский туалет и за цветами Восьмого марта, — и действительно, в Женский день «цветочные» торговцы привычно снимали сливки. Даже апатичное мужское население поселка Вешенки в этот день охватывало нечто вроде  лихорадки, и они собиралась спозаранку у единственного в округе цветочного ларька.

    Баба Маня стояла и улыбалась во все свои восемь зубов. Дед Махай уже подарил ей белую розочку, и она  завернула ее в платок, чтобы защитить от холода (в деревне зима всегда задерживается чуть дольше, чем в городе). Леня растерянно смотрел на три свои худенькие розы, а к очереди между тем, шатаясь и глядя в землю, возвращались понурые блудные мужики. Их жены готовы были простить многое, даже бедность, пьянство и низкий социальный статус, но что будет, если лишить их к празднику полагающихся цветов, предсказать не мог никто. И мужики как-то не хотели экспериментировать. Мимо очереди расслабленной походкой прошагал мужичок средних лет в донельзя изношенной куртке и потертых штанах. Он был хорошо навеселе, но в руке крепко сжимал букетик из трех гвоздик, одна из которых уже надломилась. Происхождение букетика было весьма туманным, и неизвестно еще, чему больше обрадуется жена: такому скромному проявлению внимания или же тому, что муженек все-таки добрался до дома.

   Мужичок глянул на очередь с видом превосходства.

— Весеннее обострение цен, — с видом знатока прокомментировал он. И, пошатываясь, побрел дальше, бережно прижимая к груди свое «сокровище». Очередь проводила его завистливыми взглядами.

    Тут на главной улице поселка произошло нечто необычное: взбивая сугроб, к ларьку подкатила машина заграничной марки. Из машины резво выскочил франт – судя по всему, городской – и тут же устремился к окошку. Франту было лет под тридцать, и его можно было бы назвать симпатичным, если бы не выражение самодовольства, казалось, намертво приклеившееся к его физиономии. Он был одет лишь в легкий костюм и норковую шапку и, судя по всему, задерживаться здесь не собирался. Очередь шумно заволновалась.

— Слышь, ты, — выступил вперед детина с давнишней щетиной и в шапке-ушанке (в последнее время они снова вошли в моду, и детина вполне мог оказаться в тренде, если бы шапка не выглядела его ровесницей), — тебя здесь не стояло!

Франт, не глядя, сунул ему купюру, которую здесь видали нечасто. Мужики жадно проводили глазами путь купюры до кармана детины. Последний сделал головой круговое движение, вышел вон из очереди и направился к другому ларьку, более приземленного назначения. Вслед за ним, воровато оглядываясь, потянулись и другие. Было очевидно, что их жены не скоро дождутся причитающихся им букетов и поздравлений. В очереди остались лишь самые стойкие – или же те, кому никак нельзя было являться домой без цветов. Городской франт тем временем  занял место детины почти у самого окна. Сонной полной продавщице, казалось, было все равно – а может, именно ей никто никогда не дарил цветов.

— Ходют тут…мажоры! – выпалила с досадой баба Маня, неизвестно как затесавшаяся в мужскую очередь. Видимо, из-за отсутствия в своей жизни мужчин она покупала цветы себе сама. – Спугивают честных граждан!

«Мажор» небрежно повернулся.

— Это они-то – честные граждане? – с усмешкой поинтересовался он. – Сборище алкашей?

— Ну-ну, полегче, — пробасил дядя Гриша, признанный местный авторитет. — Даром что в костюме, а шапку-то собью!

— Леня, ну ты скоро? – раздался из приоткрытой дверцы капризный голос, и из машины выглянула хорошенькая белокурая головка.

— Сейчас, птичка, — откликнулся Леня и, сунув купюру впереди стоящему, наконец оказался перед заветным окошком. – Сто девяносто девять алых роз, — скомандовал он продавщице. Та перестала сонно щуриться, а, наоборот, вылупилась во все глаза. – И красивую упаковку.

— Но…у нас нет столько роз, — запинаясь, призналась продавщица. – Нам столько не завозят.

— Да что у вас вообще есть!.. А, ладно, — махнул рукой мажор. – Давайте, сколько есть. Только чтоб нечетное число было.

— Как сколько есть? – загудели оставшиеся мужчины. – А нам что дарить? Пузырь самогона, что ли?!

— Да зачем вам? – дернул плечом Леня. – Они все равно от вас никуда не денутся. Хорошо, если трезвые придете. А я невесту привез, с мамой знакомиться!

— У меня тоже невеста! – тоненько выкрикнул Сашка-пастух и для убедительности показал коробочку. В коробочке лежало простенькое серебряное колечко, на которое пошла вся Сашкина заначка.

— Давайте я вам заплачу! Сколько? – Леня полез за кошельком.

— Как-то это не того, — проворчал одинокий дед Махай. Именно сегодня он собирался подарить розу бабе Мане – пусть всего одну, но иногда число не так важно. – У нас что женщины — хуже?

Ленина невеста прыснула в кулачок и снова скрылась в машине.

— Три года тут не был — а все по-старому, – вздохнул Леня, вытащил из кошелька несколько купюр и бросил их на подтаявший снег. – Всех угощаю в честь праздника, только освободите пространство, а то от перегара не вдохнуть!

Пастух Саша сделал было движение наклониться, но не наклонился, а только шумно сглотнул. Остальные мужики молча стояли, хмурясь.

Дядя Гриша скрестил руки на груди.

— Ты нас не того, — грозно сообщил он. — Мы тебе кто? – и, поднатужившись, закончил мысль: — Куклы себе покупай! – мужики в очереди глухо поддержали: да, мол, мы тебе не куклы.

Леня вспыхнул. Но он оставался реалистом: в драке у него не было бы ни единого шанса.

— Вы чего, мужики? –  после некоторого молчания выговорил он. – Я же так, просто хотел…Маму три года не видел, волнуюсь….Это же я маме хотел!

— Ну так хватит матери и трех роз, — смягчаясь, проворчал дядя Гриша. – У нас тоже есть матери…

    На Земле не бывает идеальной любви. По крайней мере, так говорила тетя Лера. Катя видела тетю от силы раз в году, на свой день рождения 14 февраля, но почему-то эти слова крепко засели в память. Сама тетя Лера недавно развелась с третьим мужем и находилась в активным поиске — именно так она обозначала свой статус в социальных сетях. Похоже, в  вопросах любви она разбиралась (по крайней мере, опыт был), и Катя к ней прислушивалась. Вот и сейчас она почему-то вспомнила тетины слова по дороге в офис.    

   Точнее, не столько в офис, сколько в тепло. Не самое лучшее время для пеших прогулок — мороз минус тридцать. Немногие прохожие напоминали Кате космонавтов  (правда, она в живую не видала космонавтов, но предполагала, что экипировка у них не менее серьезная) и перебирались небольшими пробежками: метро — магазин (чтобы погреться) — работа. Пройти нужно было минут 20, хотя Катя привыкла считать расстояние в песнях: сколько песен ей удастся пропеть про себя, пока из точки А не попадет в точку В. Между метро и работой — было замерено — не больше 5 песен, если спешить, и 7, если идти прогулочным шагом. Сейчас же, в такой мороз, гулять особо не хотелось, и Катя, натянув шарф на нос, готовилась побить рекорд в 4 песни, в то время как температура уже побила новый рекорд в 32 градуса. Тем удивительнее казалось спокойствие черной кошки, развалившейся на обледенелом асфальте. Правда, она была не совсем  черной — несколько белых ворсинок виднелось на груди, так что Катя, подумав, через плечо решила не плевать. Заметив ее внимание, кошка неспешно поднялась, облизала заднюю лапку и юркнула в снежную перину. Заинтригованная Катя двинулась за ней, хотя на работу ей было совсем в другую сторону.

   Одна сердобольная старушка, словно не чувствуя мороза, кормила голубей. На окраине голубиной тучи робко топталась белая голубка. «Так же, как я», — подумала Катя не без грусти. Мнит себя особенной — и остается в стороне… Кошка тем временем скрылась в подворотне, перед этим оглянувшись внимательно и, как показалось Кате, зазывно. Девушка снова свернула за ней, чувствуя себя Алисой, следующей за кроликом из сказки. На работу все равно уже опоздала, так хотя  бы узнать, из-за чего (и было ли из-за чего). А кошка, в последний раз оглянувшись, остановилась перед четырехэтажным розовым зданием с большущей серебристой вывеской: «Лечим от всего!» А ниже, мелкими буквами было приписано:  «Курсы для анонимных…». Катя потопталась у входа — и все-таки зашла: не потому, что страдала зависимостями, а просто стало интересно, что скрывается за многоточием. Кошка скользнула за дверь вслед за ней (у Кати даже мелькнула несуразная мысль, что она подрабатывала тут рекламным агентом за еду и крышу — а может, просто искала человека, который открыл бы ей дверь). Первое, что бросилось в глаза в холле, — обилие разноцветных плакатов, сплошь ручной работы. Надписи на плакатах гласили (можно даже сказать, кричали): «Бросай курить — вставай на лыжи», «Пить — здоровью вредить», «Хватит тратить — давай зарабатывать», «Хватит работать — не успеешь потратить!» и даже «Мы вылечим от безответной любви!». Катя удивленно всмотрелась в последнюю надпись. Она не и подозревала, что существуют такие курсы. Про анонимных  алкоголиков, шопоголиков и даже шоколадоголиков она слышала, а вот насчет влюбленных — это что-то новенькое. Подумав, Катя решила записаться на пробное (бесплатное) занятие в ближайшую субботу.

    К выходным мороз немного ослабел, словно начал выдыхаться, и Катя отправилась на занятие. Оказалось, это был новый, экспериментальный курс: собрать вместе разных «голиков» (людей, страдающих разнообразными зависимостями) и как следует смешать. По задумке авторов идеи, пациенты должны были поделиться друг с другом бесценным опытом преодоления пагубных пристрастий. Но на практике дело подвигалось туго. Пока успели выступить только человек с алкогольной зависимостью Дима и трудоголик Зина, а сексуально озадаченный Антон решил пропустить свою очередь. Психолог, сидевшая во главе круглого стола, слушала выступающих, подперев рукой щеку и время от времени ободряюще кивая.

— Здравствуйте, — Катя так поняла, что по кругу подошла ее очередь и нужно подняться. — Меня зовут Катя, и я люблю…

— Что? — вежливо поинтересовалась ведущая, не дождавшись продолжения.

— Не чего, а кого, — поправила Катя. — Одного человека.

— Расскажите о его недостатках.

— Но у него нет недостатков, — застенчиво проговорила девушка после некоторого раздумья.

Психолог приподняла левую бровь.

— Хотите сказать, что он идеальный? Из-за чего же тогда вы расстались?

— Мы не расставались. Мы и не начинали встречаться, — терпеливо объяснила Катя.

— Так вы его не знаете? — догадалась психолог.

— Почему, — Катя чувствовала, как краснеет, — мы живем по соседству…

— А что же вам мешает подойти?

— У него уже есть девушка, — вздохнула Катя.

Взгляд психолога потеплел. Наконец-то они добрались до сути проблемы.

— Итак, что мы имеем? — обратилась она к аудитории. И сама себе ответила: — Безответную любовь, или филоголизм. Можно даже сказать, не любовь, а болезненную зависимость, потому что настоящая любовь может быть только взаимной. Вот в этом случае и пригодится перечисление недостатков, или же негативная визуализация.

Катя удивленно моргнула.

— Представьте, например, его в какой-нибудь неловкой или постыдной ситуации, — любезно пояснила психолог. — Например, как он идет по улице, а на него выливают ведро с помоями.

Катя честно постаралась представить, но ничего не вышло.

— Но у нас в районе не выливают помои на улицу…

— Неважно, — поморщилась психолог (остальные «голики» с интересом слушали и, кажется, даже переключились со своих зависимостей на внешний мир). — Представьте что-нибудь другое. В туалет-то он ходит, наверно?

Катя удивленно на нее поглядела.

— А вы представьте, — жестко продолжала психолог. — Ну и как он? Так же идеален?

Катя помотала головой:

— Извините, я… наверно, это не мое! — она подхватила свою сумку и почти выбежала из комнаты. Только на улице вздохнула полной грудью — и сразу  закашлялась от морозного воздуха, захватившего легкие.

   Ну и что, думала Катя по дороге. Пускай ее любовь не идеальная, даже наоборот — смешная и нелепая. Пускай ее даже не любят. Зато у нее остается последнее (а может, и самое первое) право — любить самой. И никто это право отнять не сможет. Потому что пока любишь — надеешься и живешь.

   Катя не замечала, что улыбается сквозь слезы — зато прохожие замечали, и некоторые даже оборачивались вслед, словно гадая, обратятся ли слезинки в льдинки на морозе.

Уже полгода Лика старательно избегала подруг и старых знакомых. Потому как знала – вслед за «привет» и «как дела» обязательно последуют расспросы. «Когда же свадьба?», «Вы вроде всех уже пригласили?» — а за ними липкое, навязчивое любопытство, а порой и откровенная насмешка.

    А что тут ответишь? Что они взяли тайм-аут, чтобы «подумать и разобраться в своих чувствах», потому что еще «так молоды»? И уж, конечно, все это не по ее инициативе. Это только в голливудских фильмах избалованные красотки сбегают из-под венца, в жизни же чаще случается наоборот. Лика бы, по крайней мере, не сбежала.

    Она даже работу поменяла, лишь бы избегнуть назойливого участия коллег, и теперь проводила в метро не меньше часа – и это только в один конец. Однажды вечером она ехала с работы, когда час пик уже закончился, и мрачно размышляла над своей нескладушной личной жизнью.

   На одной из станций в полупустой вагон зашла дама в модном синем пальто с очень утомленным видом и подсела к Лике вплотную, как будто не видела других свободных мест. Лика недоуменно покосилась, но отсаживаться не стала, это было бы как-то невежливо. В руках дама (именно так ее хотелось называть, настолько утонченной она казалась) держала весенние желтые тюльпаны – очень много тюльпанов. Лика никогда не видела столько желтых тюльпанов в одном месте, даже у продавцов.

— Простите, — неожиданно обратилась к Лике дама, — а у вас есть муж?

— Нет, — Лика растерялась от такого беспардонного вопроса, да еще и попавшего в цель. – А что?

— Тогда держите, -  утомленная дама протянула ей свою охапку. Ее губы, обведенные ярко-красной помадой, казались искусанными. Или исцелованными?

— Зачем мне? – удивилась Лика. Но уже поняла, что со странной дамой лучше не спорить: весной, говорят, у шизиков бывают обострения. А эта дамочка даром что хрупкая на вид, но кто знает, сколько в ней таится силы?

— Вы еще можете себе позволить приходить домой с цветами, — печально отвечала дама, глядя куда-то вбок. Она хотела еще что-то добавить, но передумала и вышла на следующей станции. А Лика подумала, что лучше будет оставить цветы в вагоне, но не решилась бросить такую красоту и забрала их с собой.

   Дома она поставила их в единственную целую вазу и села рядом у окна, задумчиво подперев щеку ладонью. А вот Георгий весной никогда не дарил ей тюльпанов, только разнообразные экзотические цветы с непременно резким запахом…Но она всегда только улыбалась и благодарила. Может, зря? Уступала, благодарила, а все равно оказалась в пролете. А другие, неуступчивые, обретают сразу все – как та дама в метро…Невеселые раздумья прервал длинный переливчатый звонок. Лишь один человек из всех, кого она знала, мог звонить так требовательно и долго. Все эти месяцы Лика ждала именно его звонка. А сейчас почему-то ее сердце не ёкнуло.

Она открыла не сразу – только после пятой или шестой трели.

На пороге стоял Георгий – как всегда, с иголочки одет, а в руках белые лилии.

— Ты чего как долго? – без всяких приветствий поинтересовался Георгий (он считал приветствия досадной условностью и лишней тратой времени). – Я уж подумал, что ты не одна…- он сам улыбнулся своей шутке и задал риторический вопрос: — Ты сейчас сильно занята? 

— Да нет, — ответила Лика (как будто кто сомневался!) и посторонилась, — проходи.

Георгий прошел сразу в комнату, как всегда, не разуваясь – он не признавал этих традиций и вообще старался жить «по-европейски». – Глупо, конечно, все получилось…- тут его взгляд упал на вазу с тюльпанами. – А это еще что такое?.. Откуда принесла?!

— А что? – подбоченилась Лика. Историю с дамой в метро она решила не рассказывать. – Я свободная девушка. Приношу, что хочу.

— Ты? Свободная? – Георгий переводил растерянный взгляд с нее на тюльпаны и обратно. Как-то непривычно было видеть замешательство на его всегда уверенной физиономии. -  А как же…- он встряхнулся и решительно полез в карман куртки. – Я вот что, — он вытащил и протянул ей красную коробочку. Еще полгода назад за эту коробочку Лика готова была горы свернуть, а сейчас что-то неуловимо изменилось. – Я тут на досуге все  обдумал, и…В общем, ты выйдешь за меня?

    Лика мысленно взвесила его слова, попробовала на вкус. Бывшая сакраментальной фраза казалась теперь самой обычной. Может, это тоже всего лишь глупая условность? И стоила ли она многомесячных терзаний?

— Я не готова сейчас, — выговорила она наконец. – Мне надо подумать, все взвесить. Какие наши годы? И, знаешь, я сейчас занята. 

Красный, как рак, Георгий не сводил с нее изумленного взгляда, а Лика улыбалась – отстраненно и немного печально, как та дама в метро.

Это было обычное серое утро обычного понедельника. Позевывая, я вошла в троллейбус, где так же зевали и ежились от утренней сырости другие пассажиры – такие же, как я, несчастные штатные служащие.

— Доброе утро! Ваш билетик, пожалуйста, — обратилась ко мне подошедшая кондуктор, широко при этом улыбаясь.

Я глянула на нее с подозрением. Чего это она веселится? Может, я забыла причесаться или надела туфли разного цвета? Я незаметно скосила глаза вниз (вроде с обувью все нормально) и полезла в кошелек за мелочью. Но там оказалась лишь одна сиротливо лежащая сторублевая купюра. Вот что значит «еще пять минут полежу» — хорошо хоть голову с утра не забыла! Предчувствуя ворчание кондукторши и заранее делая неприступное выражение лица, я протянула бумажку.

— Ничего, если я сдам десятками? – поинтересовалась та, продолжая лучезарно улыбаться.

«Издевается, что ли?» — подумала я и хмуро процедила:

  — Ничего.

Ну, сейчас насыплет мне мешок копеек. Однако кондуктор, не смущаясь моей нелюдимости, ловко отсчитала девять блестящих кругляшей.

— Спасибо, хорошего вам дня! – пожелала она и отправилась к следующему пассажиру: — Доброе утро! Ваш билетик, пожалуйста, — с ее губ при этом не сходила улыбка. Как будто было не семь утра промозглого понедельника в осеннем городке, а вечер пятницы на какой-нибудь жаркой Коста-Рике. Впрочем, от ее улыбки действительно становилось как-то… солнечнее, что ли.

«Неужели не притворяется? — с сомнением подумала. – И не устает так?»

С ее губ не сходила улыбка. Как будто было не семь утра промозглого понедельника в осеннем городке, а вечер пятницы на какой-нибудь жаркой Коста-Рике.

Неужели и вправду существуют люди, которые умеют улыбаться ранним утром в понедельник? Это не выдумка? Не верится. Скорее это хитрые притворщики, которым что-то нужно от окружающих. С другой стороны, что нужно от меня этой билетерше, кроме платы за проезд, — не чаевые же? Я внимательно к ней пригляделась. Сначала она показалась мне обычной тетенькой 50 лет с непрезентабельной внешностью, но сейчас я отметила, что выглядит она намного моложе. Она ловко маневрировала между пассажирами, не забывая каждому из них улыбнуться, и сонным людям волей-неволей приходилось улыбаться в ответ. А один представительный господин с великолепными седыми усами даже проводил ее заинтересованным взглядом.

«А что если, — подумала я вдруг, — и мне вот так же прийти на работу? С улыбкой?»

Мысль была настолько неожиданной, что я чуть не рассмеялась. Свою работу я, признаться, не любила и даже подумывала об увольнении. Что хорошего может быть в ежедневном сидении за компьютером и переписке с занудными поставщиками? Да и кому улыбаться – монитору? К тому же коллеги вряд ли поймут – подумают еще, мне на голову кирпич брякнулся.

Тут я заметила, что не только мы с господином внимательно разглядываем билетершу, — еще какая-то дама, стоявшая с седоусым, следила за ней, даже вытянув для этого шею. Даме было около сорока, и по ее одежде и макияжу можно было предположить, что она собралась на бал, если бы не неподходящее время суток. Но женщина не улыбалась – напротив, с каждым «добрым утром» кондукторши лицо ее вытягивалось, а губы сжимались.

Билетер подошла к седоусому господину, и тот, расплатившись, начал что-то говорить вполголоса, заметно волнуясь. По неуверенной речи я опознала в нем иностранца – может, решил с утра прокатиться в общественном транспорте из любопытства и на всякий случай захватил переводчицу? А билетерша поразила его непривычной для местных лучезарностью. Кондуктор наконец перестала улыбаться и глянула на него несколько растерянно. А у разодетой дамы глаза окончательно превратились в щелки. «Да она сама на него глаз положила», — догадалась я. Тут, как назло, троллейбус подъехал к моей остановке, и пришлось вылезать на самом интересном месте.

Больше я эту улыбчивую кондукторшу не видела, и, если честно, немного жаль. Может, она вышла замуж за того иностранца и уехала жить к нему? Или просто перешла на другой маршрут? А может, и вовсе устала от неблагодарной работы и грубоватых пассажиров и уволилась… Я отдавала предпочтение первому варианту.

Ну, а на работе мои дела пошли в гору – то ли начальство наконец заметило, то ли улыбка помогла.

Где оно, благословенное время кассовых аппаратов и сознательных  пассажиров? Было ли оно вообще, или просто  приснилось? Слишком странной казалась  теперь мысль о том, что когда-то проезд оплачивали самостоятельно. Говорят, правда, в Москве в общественном транспорте cделали турникеты  – так что нужда в кондукторах отпала. Но когда ещё это дойдет до их глуши…

          Как бы то ни было, сейчас обстановка в троллейбусах была напряженной. Неизвестно почему, горожане больше не находили нужным оплачивать проезд. По крайней мере, сами. Они были готовы расстаться со своей мелочью лишь под пристальным взглядом кондуктора, а нередко — и после неоднократной просьбы. Только протиснувшись к ним вплотную и  осведомившись о билете, кондуктор мог до них достучаться — хотя бы до самых совестливых.

             Поэтому к вечеру все контролёры города S буквально валились с ног.

              Любовь Васильевна не была исключением. Вечером она садилась на любое свободное место и просто надеялась на сознательность  пассажиров. Поэтому выручка в вечернее время резко снижалась.

              В тот день она особенно вымоталась. К неприятностям по работе (а перепалки  с пьяными и  нахальными  пассажирами всегда неприятны) добавились проблемы семейные. Оказалось, что её дочка-второкурсница беременна. 

             Хорош подарочек!  (у Любови Васильевны близился день рождения). Мало того, что её выжали с завода, упрямо уменьшая зарплату (пришлось пойти в кондукторы), что младший сын недавно поступил учиться в Москву, и они наделали кучу долгов – так ещё эта негодница подкинула забот! А отец-то – такой же бедный  студент, как она (это выяснилось после вчерашнего бурного разговора с дочерью), и жениться, конечно, не собирается. А кому, скажите на милость, придётся тащить на своём горбу новоявленную семейку, кому нянчиться с ребёнком? Всё ей же, Любе. Муж бросил их, когда дети были маленькими. Да Лиля и сейчас ещё ребенок…Куда ей рожать?

                  От усталости и отчаяния Любовь Васильевна заплакала. Она плакала всегда тихо, прикрываясь ладонями, чтобы никто не увидел, без стонов и охов – только слёзы беззвучно катились по огрубевшим раньше времени щекам. И как она только не заметила? А Лилька, бедовая, ещё  хотела скрыть, пойти тайно на аборт – даже деньги копила. Да только все тайное становится явным, и участковый гинеколог Анна Петровна, ещё Лильке помогавшая появиться на свет, встретила Любу вчера в магазине и все выложила, отведя в сторонку. «И чего удумала! А аборт Лильке делать никак нельзя, я ей битый час доказывала. Но упрямая, сил нет. Куда, говорит, я одна? На маму дитя повешу? Вы уж с ней поговорите, Любовь Васильевна, а не то натворит дел!»

               Ключ заскрипел в двери  в самое неподходящее время. Лиля, утомленная бессонной ночью, дремала. Когда же вскочила и глянула на настенные часы, было уже поздно. Она-то хотела вечером погулять, навестить подругу — лишь бы избежать семейной грозы. Вчерашнее бурное объяснение казалось ей только прелюдией.

              Да, ей было совестно встречать горький материнский взгляд, но что  поделаешь? Раньше надо было думать, а сейчас кричи не кричи – все без толку. Ещё Сережка третий день не звонит… И денег на аборт вряд ли даст. А сроки уже поджимают…Подруги, хоть и сочувствуют, но едва ли помогут, а за её спиной, наверно, шушукаются – сама виновата. И ей, бывшей болтушке-хохотушке, все чаще хотелось заснуть вечером и не просыпаться.

              Но мама что-то долго раздевалась и медленно  переносила сумки на кухню. Лиля не выдержала и подошла к ней сама. И первое, что она увидела через худенькое материнское плечо, был лежавший на столе персик. Такой сочный, спелый – глаз не оторвать. У неё даже голова закружилась, так захотелось попробовать. Она, кажется, сто лет не ела фруктов…

               В детстве, когда они с братом слишком шумели, мама обычно лишала их сладкого в виде наказания (хотя сладкое на столе и так бывало нечасто). Лиля вспомнила об этом и опустила голову.

— Мам, можно я возьму ломтик? — шёпотом попросила она.

— Да ешь весь, я же тебе купила,- проворчала Любовь Васильевна  и поспешно пошла в спальню.

                 Она переодевалась минут двадцать, и не могла видеть, что делалось на кухне. А Лиля сидела, согнувшись, за столом, прижимала персик к груди и безудержно, по-детски взахлёб ревела.